Философ. Страница 1

  1  |  2  |  3  |  4 

Леонардо как ученый и философ.— Теория перспек­тивы. — Камера-обскура. — Паровая пушка. — Механика твердых и жидких тел.— Военные снаряды.— Геологи­ческие и астрономические теории Леонардо.— Вращение земли.— Индуктивный метод

     В истории науки долго держался взгляд, высказанный, между прочим, известным английским писателем Уэвелем, автором «Истории индуктивных наук», по которому весь продолжительный период времени между Архиме­дом, с одной стороны, и Коперником и Галилеем — с другой, был почти бесплодным. Впрочем, Уэвел был один из первых, сделавших исключение для Леонардо да Винчи. Действительно, английскому историку при­шлось ознакомиться с писателем конца прошлого века Вентури, который выставил все главные научные поло­жения Леонардо да Винчи, крайне изумившие Уэвела.

     В наше время можно считать уже вполне доказанным, что наука не делает таких внезапных скачков через пустое пространство, как думали историки, вовсе не ценившие усилий средневековой науки. Величайшие ге­нии науки рождаются не в пустыне и не создают науки поверх какой-то tabula rasa.

     Если в истории искусства еще имеет долю основания мнение, по которому итальянское так называемое Воз­рождение было прямым продолжением классической древности, совсем минуя средние века, с их готическим, византийским, романским искусством,— то в истории науки такой взгляд совсем уже не выдерживает критики.

     Достаточно вспомнить, например, о высокоразвитой ве­нецианской, флорентийской и миланской промышлен­ности, о многочисленности фабрик, которыми была тогда усеяна Италия, чтобы догадаться, что в подобной стране должны были стоять на сравнительно высокой ступени различные области прикладных знаний и что именно эта благоприятная почва и могла породить сначала Лео­нардо да Винчи, а потом Галилея.

     Два обстоятельства, однако, сильно задерживали рост и развитие тогдашней науки: первое — то, что теория стояла как-то особняком от практики, второе — что как в теории, гак и в практике господствовал самый узкий дух сектантства и строжайшей профессиональной тайны. Официальная наука, то есть та, которая преподавалась в итальянских университетах, не имела ничего общего с действительной жизнью и была насквозь пропитана схоластикой, цеплявшейся за Аристотеля, которого, впро­чем, не понимала. Замечательно, что в своих первых источниках схоластика, под видом так называемого но­минализма и реализма, была все-таки ближе к филосо­фии и науке, чем в конце XV века, когда схоластическое учение, так сказать, дошло до процесса саморазложения. Достаточно напомнить, что в итальянских университетах разбирались серьезнейшим образом вопросы вроде сле­дующего: «Из какого вещества — материального или не­материального — состояла одежда ангела, благовествовавшего Св. Деве».

     От подобных диспутов один шаг до полного индифферентизма и скептицизма. Но по универ­ситетам нельзя еще судить о состоянии знаний. Необхо­димо ознакомиться с тогдашней торговлей, промышлен­ностью, военным искусством. Надо вспомнить, что, на­пример, город Лукка лишь благодаря своим шелковым заводам достиг необычайного процветания; что Болонья, обладая особого рода ткацкими станками, настроила мраморные дворцы, и когда секрет был узнан и модель машин украдена другими городами, 30 000 рабочих были выброшены на улицу. Венеция обладала своим секре­том искусного производства стекла; флорентийское сук­но представляло нечто единственное в своем роде. Про­мышленность теснейшим образом сливалась с целым рядом эмпирических знаний и  с  искусством:  мы уже видели, что Леонардо в молодости рисовал картины, по которым ткались ковры.

     До какой степени ценились в то время в Италии технические изобретения, видно из того, что продажа технического секрета наказывалась смертью и что Рожер Сицилийский объявил войну Греции с главной целью отобрать у греков станки, необходимые для его шелковых фабрик.

     Удивляться ли после этого тому, что Леонардо, с его впечатлительной натурой, с юности имел склонность к механике и технике и называл даже механику «раем математики, потому что в ней пожинаются плоды того, чему учит математика». Как далека эта точка зрения от взглядов величайшего механика древности Архимеда, ко­торый, по словам Плутарха, потому мало писал о ме­ханике, что считал это знание гораздо более низким, чем математика, потому что «низко все, что имеет не­посредственное практическое значение», тогда как наука должна быть, по мнению древних, сама себе целью.

При всей своей талантливости ни древние греки, ни, тем менее, древние римляне не выработали настоящих экспериментальных методов, требующих много ремеслен­ного труда, который, с их точки зрения, свойственен скорее рабам, чем философам. В Италии такой же взгляд мог господствовать в университетах, но жизнь давно отринула его.

- Величайшая заслуга Леонардо да Винчи состоит «в том, что он раньше Бэкона теоретически понял зна­чение опытного исследования и раньше Галилея сумел применить экспериментальный метод к самым разно­образным областям знания.

     Леонардо да Винчи обладал весьма солидной научной подготовкой. Он был, без сомнения, отличный матема­тик, и, что весьма любопытно, он первый в Италии, а может быть и в Европе, ввел в употребление знаки «+» (плюс) и «-» (минус). Он искал квадратуру круга и убедился в невозможности решения этой задачи, то есть, выражаясь точнее, в несоизмеримости окружности круга с его диаметром. Отношение между этими вели­чинами, говорил Леонардо, может быть выражено с же­лаемым приближением, но не абсолютно точно. Леонардо изобрел особый инструмент для черчения овалов и впер­вые определил центр тяжести пирамиды. Изучение гео­метрии  позволило  Леонардо впервые  создать научную теорию перспективы, и он был одним из первых худож­ников, давших пейзажи, сколько-нибудь соответствующие действительности. Правда, у Леонардо пейзаж еще неса­мостоятелен, это декорация к исторической или к порт­ретной живописи, но какой огромный шаг по сравнению с предшествующей эпохой, и сколько тут ему помогла верная теория!
     
     «Перспектива,— говорит Леонардо,— есть руль живописи. Она разделяется на три части: 1) укорачивание линий и углов, 2) ослабление окраски предметов находящимся между глазом зрителя и предметами слоем воздуха, 3) ослабление контуров».

     Но более всех областей науки занимали Леонардо различные отрасли механики. Было бы наивно думать; что все, сообщаемое в его рукописях, изобретено им: многое, очевидно, взято лишь в виде примера из тог­дашней техники, и в этом отношении манускрипты Леонардо превосходно иллюстрируют эпоху. Но во мно­гих случаях мы, несомненно, имеем дело с гениальным усовершенствователем и изобретателем, одинаково силь­ным и в теории, и в практике.

     Теоретические выводы Леонардо в области механики поражают своей ясностью и дают ему почетное место в истории этой науки, в которой он является звеном, соединяющим Архимеда с Галилеем и Паскалем.

     В университетах того времени механику изучали по Аристотелю. Аристотель, как известно» был далек от ясных представлений Архимеда, вполне обосновавшего теорию рычага. Аристотель смутно сознавал закон, вы­сказанный гораздо позднее Галилеем и вполне научно обоснованный д'Аламбером, по которому то, что вы­игрывается в скорости, теряется в силе, и наоборот; но в сочинениях Аристотеля закон этот только чуть-чуть угадывается, а именно сказано, что длинное плечо рыча­га "преодолевает большую тяжесть", потому что «более длинный радиус движется сильнее (следовало сказать, на­оборот, движется медленнее), чем более короткий».

     По­следователи Аристотеля перепутали даже то, что он ска­зал, и более всего им понравилась его «энтелехия» — нечто вроде современного понятия о потенциальной, или скрытой, энергии, но только весьма смутное, неопреде­ленное и почти непонятное. Один из комментаторов Аристотеля, не будучи в состоянии перевести этот му­дреный термин на латинский язык, в отчаянии обратил­ся, наконец, к помощи дьявола. «Враг рода человече­ского,— повествует он,— явился на мой зов, но сказал такую бессмыслицу, которая была еше темнее и непо­нятнее оригинала. Тогда я удовольствовался своим собст­венным переводом: perfectihabUia — совершенственность». В сущности, Аристотель подразумевал под энтелехией способность развивать движение, но, не обставив это понятие ни математическими, ни опытными данными, сделал его бесплодным.

  1  |  2  |  3  |  4 

Анемометр

Круп лошади

Парашют